Способность женщины создавать новую жизнь с древних времен воспринималась как священный процесс. Сакрализация материнства и рождения продолжилась в христианском мировоззрении: несмотря на теологический дискурс, где всякая женщина — Ева, прародительница человеческого греха, Дева Мария, или Мадонна стала одной из центральных фигур европейской визуальной культуры вплоть до середины XIX века. Так тема матери и дитя стала вечной в истории искусств, вдохновляя своей благословенностью и могуществом не только художников религиозной, но и светской живописи.
Столетиями из-под кисти художников выходили образы идеализированного материнства, которые зачастую не имели ничего общего с реальной жизнью. Начиная с конца XVIII века искусство начало обогащаться историями, написанными художницами: в них материнство уже не представало священным таинством, скорее — повседневностью, наполненной самыми разными эмоциями, не всегда положительными. На полотнах появились румяные спящие младенцы, уставшие мамы, непослушные дети, беременные автопортреты, в которых женщины проживали восхищение своим состоянием вперемешку со страхом от грядущих изменений.
Соприкоснувшись с феминистским дискурсом на рубеже XIX-XX веков, идея священности материнства претерпела изменения: на первый план вышла не только женщина-мать, но и женщина-личность, которая существует в своем особом пространстве переживаний и историй, протекающих параллельно с жизнью ребенка.